Неточные совпадения
— Да моя теория та:
война, с одной стороны, есть такое животное, жестокое и ужасное дело, что ни один человек, не говорю уже христианин, не может лично взять на свою ответственность начало
войны, а может только правительство, которое призвано
к этому и приводится
к войне неизбежно. С другой стороны, и по науке и по здравому смыслу, в государственных делах, в особенности в деле воины, граждане отрекаются
от своей личной воли.
— Судостроитель, мокшаны строю, тихвинки и вообще всякую мелкую посуду речную. Очень прошу прощения: жена поехала
к родителям, как раз в Песочное, куда и нам завтра ехать. Она у меня — вторая, только весной женился. С матерью поехала с моей, со свекровью, значит. Один сын — на
войну взят писарем, другой — тут помогает мне. Зять, учитель бывший, сидел в винопольке — его тоже на
войну, ну и дочь с ним, сестрой, в Кресте Красном. Закрыли винопольку. А говорят —
от нее казна полтора миллиарда дохода имела?
Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских
войн в Германии» и «Политических движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся
от деревни
к деревне густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
Он говорил просто, свободно переходя
от предмета
к предмету, всегда знал обо всем, что делается в мире, в свете и в городе; следил за подробностями
войны, если была
война, узнавал равнодушно о перемене английского или французского министерства, читал последнюю речь в парламенте и во французской палате депутатов, всегда знал о новой пиесе и о том, кого зарезали ночью на Выборгской стороне.
Сильные и наиболее дикие племена, теснимые цивилизацией и
войною, углубились далеко внутрь; другие, послабее и посмирнее, теснимые первыми изнутри и европейцами
от берегов, поддались не цивилизации, а силе обстоятельств и оружия и идут в услужение
к европейцам, разделяя их образ жизни, пищу, обычаи и даже религию, несмотря на то, что в 1834 г. они освобождены
от рабства и, кажется, могли бы выбрать сами себе место жительства и промысл.
Только один раз, когда после
войны, с надеждой увидать ее, он заехал
к тетушкам и узнал, что Катюши уже не было, что она скоро после его проезда отошла
от них, чтобы родить, что где-то родила и, как слышали тетки, совсем испортилась, — у него защемило сердце.
Должна ли ослабеть
от этого наша воля
к победе, наше сознание исторических задач, падает ли
от этого оправдание
войны?
Другим результатом
войны для нашей интеллигенции должен быть переход
от сознания по преимуществу отрицательного
к сознанию положительному.
Война должна освободить нас, русских,
от рабского и подчиненного отношения
к Германии,
от нездорового, надрывного отношения
к Западной Европе, как
к чему-то далекому и внешнему, предмету то страстной влюбленности и мечты, то погромной ненависти и страха.
В статьях этих я жил вместе с
войной и писал в живом трепетании события. И я сохраняю последовательность своих живых реакций. Но сейчас
к мыслям моим о судьбе России примешивается много горького пессимизма и острой печали
от разрыва с великим прошлым моей родины.
[В одном из предыдущих писем
к брату,
от 26 января, Пущин заявляет, что не решается писать ему почтой о своих переживаниях в связи с переговорами о мире после Крымской
войны; «Как ни желаю замирения, но как-то не укладывается в голове и сердце, что будут кроить нашу землю…
Я даже в это лето пробовал несколько раз
от скуки сблизиться и беседовать с Любочкой и Катенькой, но всякий раз встречал в них такое отсутствие способности логического мышления и такое незнание самых простых, обыкновенных вещей, как, например, что такое деньги, чему учатся в университете, что такое
война и т. п., и такое равнодушие
к объяснению всех этих вещей, что эти попытки только больше подтверждали мое о них невыгодное мнение.
Он всю свою скрытую нежность души и потребность сердечной любви перенес на эту детвору, особенно на девочек. Сам он был когда-то женат, но так давно, что даже позабыл об этом. Еще до
войны жена сбежала
от него с проезжим актером, пленясь его бархатной курткой и кружевными манжетами. Генерал посылал ей пенсию вплоть до самой ее смерти, но в дом
к себе не пустил, несмотря на сцены раскаяния и слезные письма. Детей у них не было.
— Как и всякому масону, если вы долговременным и прилежным очищением себя приуготовитесь
к тому. Орден наш можно уподобить благоустроенному воинству, где каждый по мере усердия и ревности восходит
от низших
к высшим степеням. Начальники знают расположение и тайну
войны, но простые воины обязаны токмо повиноваться, а потому число хранителей тайны в нашем ордене было всегда невелико.
Так-де чинить неповадно!» Этот горячий поступок разрушил в один миг успех прежних переговоров, и не миновать бы Серебряному опалы, если бы,
к счастью его, не пришло в тот же день
от Москвы повеление не заключать мира, а возобновить
войну.
Я знаю про себя, что мне не нужно отделение себя
от других народов, и потому я не могу признавать своей исключительной принадлежности
к какому-либо народу и государству и подданства какому-либо правительству; знаю про себя, что мне не нужны все те правительственные учреждения, которые устраиваются внутри государств, и потому я не могу, лишая людей, нуждающихся в моем труде, отдавать его в виде подати на ненужные мне и, сколько я знаю, вредные учреждения; я знаю про себя, что мне не нужны ни управления, ни суды, производимые насилием, и потому я не могу участвовать ни в том, ни в другом; я знаю про себя, что мнене нужно ни нападать на другие народы, убивая их, ни защищаться
от них с оружием в руках, и потому я не могу участвовать в
войнах и приготовлениях
к ним.
Но другой вопрос, о том, имеют ли право отказаться
от военной службы лица, не отказывающиеся
от выгод, даваемых насилием правительства, автор разбирает подробно и приходит
к заключению, что христианин, следующий закону Христа, если он не идет на
войну, не может точно так же принимать участия ни в каких правительственных распоряжениях: ни в судах, ни в выборах, — не может точно так же и в личных делах прибегать
к власти, полиции или суду.
Церкви не только никогда не соединяли, но были всегда одной из главных причин разъединения людей, ненависти друг
к другу,
войн, побоищ, инквизиций, варфоломеевских ночей и т. п., и церкви никогда не служат посредниками между людьми и богом, чего и не нужно и что прямо запрещено Христом, открывшим свое учение прямо непосредственно каждому человеку, но ставят мертвые формы вместо бога и не только не открывают, но заслоняют
от людей бога.
И правительство только на столько правительство, на сколько оно может не подчиняться, а подчинять, и потому оно всегда стремится
к этому и никогда добровольно не может отказаться
от власти, а власть дает ему войско, и потому никогда не откажется
от войска и употребления его для
войны.
«
К несчастью, несомненно то, что при теперешнем устройстве большинства европейских государств, удаленных друг
от друга и руководимых различными интересами, совершенное прекращение
войны есть мечта, которой было бы опасно утешаться. Однако некоторые принятые всеми более разумные законы и постановления при этих дуэлях между народами могли бы значительно уменьшить ужасы
войны.
Мы, все христианские народы, живущие одной духовной жизнью, так что всякая добрая, плодотворная мысль, возникающая на одном конце мира, тотчас же сообщаясь всему христианскому человечеству, вызывает одинаковые чувства радости и гордости независимо
от национальности; мы, любящие не только мыслителей, благодетелей, поэтов, ученых чужих народов; мы, гордящиеся подвигом Дамиана, как своим собственным; мы, просто любящие людей чужих национальностей: французов, немцев, американцев, англичан; мы, не только уважающие их качества, но радующиеся, когда встречаемся с ними, радостно улыбающиеся им, не могущие не только считать подвигом
войну с этими людьми, но не могущие без ужаса подумать о том, чтобы между этими людьми и нами могло возникнуть такое разногласие, которое должно бы было быть разрешено взаимным убийством, — мы все призваны
к участию в убийстве, которое неизбежно, не нынче, так завтра должно совершиться.
Мы признаем нехристианскими и незаконными не только самые
войны — как наступательные, так и оборонительные, — но и все приготовления
к войнам: устройство всяких арсеналов, укреплений, военных кораблей; признаем нехристианским и незаконным существование всяких постоянных армий, всякого военного начальства, всяких памятников, воздвигнутых в честь побед или павших врагов, всяких трофеев, добытых на поле сражения, всяких празднований военных подвигов, всяких присвоений, совершенных военной силой; признаем нехристианским и незаконным всякое правительственное постановление, требующее военной службы
от своих подданных.
Как ни старался Юрий уверить самого себя, что, преклонив
к покорности нижегородцев, он исполнит долг свой и спасет отечество
от бедствий междоусобной
войны, но, несмотря на все убеждения холодного рассудка, он чувствовал, что охотно бы отдал половину своей жизни, если б мог предстать пред граждан нижегородских не посланником пана Гонсевского, но простым воином, готовым умереть в рядах их за свободу и независимость России.
Оказывается, что Ага еще задолго до меня занимался переселением своих черкесов с Кавказа в Турцию, его выследили, и тогда мы пробирались
к нему на Ингур, чтобы скрыться в его дебрях, и попали в обвал. Я узнал только теперь
от него, что он с Саматом отправил целый аул, а сам уехал в Стамбул на
войну. Через несколько лет он поехал на Кавказ, но те аулы, откуда он увел своих в Турцию, все еще стояли в развалинах.
По окончании
войны начальство предложило мне продолжать службу, но в это время у меня в кармане лежало письмо
от Далматова, приглашавшего меня ехать
к нему в Пензу, в театр.
Не одна 30-летняя вдова рыдала у ног его, не одна богатая барыня сыпала золотом, чтоб получить одну его улыбку… в столице, на пышных праздниках, Юрий с злобною радостью старался ссорить своих красавиц, и потом, когда он замечал, что одна из них начинала изнемогать под бременем насмешек, он подходил, склонялся
к ней с этой небрежной ловкостью самодовольного юноши, говорил, улыбался… и все ее соперницы бледнели… о как Юрий забавлялся сею тайной, но убивственной
войною! но что ему осталось
от всего этого? — воспоминания? — да, но какие? горькие, обманчивые, подобно плодам, растущим на берегах Мертвого моря, которые, блистая румяной корою, таят под нею пепел, сухой горячий пепел! и ныне сердце Юрия всякий раз при мысли об Ольге, как трескучий факел, окропленный водою, с усилием и болью разгоралось; неровно, порывисто оно билось в груди его, как ягненок под ножом жертвоприносителя.
Если бы он. в самом деле, потому только и с турками и с поляками не хотел вступать в решительные переговоры, что хотел прежде приготовиться
к войне, — то, без сомнения, он действительно и приготовился бы
к ней в течение пяти лет,
от 1690 до 1694 года.
«По возвращении
от невзятия Азова, — пишет он, — с консилии генералов указано мне
к будущей
войне делать галеи, для чего удобно мню быть шхиптиммерманам (корабельным плотникам) всем
от вас сюды: понеже они сие зимнее время туне будут препровождать, а здесь тем временем великую пользу
к войне учинить; а корм и за труды заплата будет довольная, и ко времени отшествия кораблей (то есть ко времени открытия навигации в Архангельске) возвращены будут без задержания, и тем их обнадежь, и подводы дай, и на дорогу корм».
Вскоре внимание царя было надолго отвлечено
от внутренних дел
войною с Карлом; но, конечно, не этому случайному обстоятельству нужно приписать невнимательность Петра
к комиссии законов и
к учреждению школ.
Война шведская отвлекла Петра
от мыслей законодательства и просвещения, указав ему поприще, более близкое
к его постоянным занятиям и стремлениям. Проявления его мысли и характера в этой
войне мы постараемся проследить, когда явится продолжение труда г. Устрялова, ожидаемое нами с нетерпением.
Ведь утверждать хоть эту теорию обновления всего рода человеческого посредством системы его собственных выгод, ведь это, по-моему, почти то же… ну хоть утверждать, например, вслед за Боклем, что
от цивилизации человек смягчается, следственно, становится менее кровожаден и менее способен
к войне.
О будущем говорили редко и неохотно. Зачем шли на
войну — знали смутно, несмотря на то, что целые полгода простояли недалеко
от Кишинева, готовые
к походу; в это время можно было бы объяснить людям значение готовящейся
войны, но, должно быть, это не считалось нужным. Помню, раз спросил меня солдат...
Все
войны и походы Владимира представляются славными и счастливыми, а
к концу его царствования замечена следующая любопытная черта: «Владимир, находя по сердцу своему удовольствие в непрерывном милосердии и распространяя ту добродетель даже до того, что ослабело правосудие и суд по законам, отчего умножились в сие время разбои и грабительства повсюду, так что наконец митрополит Леонтий со епископы стали говорить Владимиру о том, представляя ему, что всякая власть
от бога и он поставлен
от всемогущего творца ради правосудия, в котором есть главное злых и роптивых смирить и исправить и добрым милость и оборону являть».
Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого — и кто бы ни были деятели, около какого бы человеческого дела — будет ли то новая идея, шаг в науке, в политике, в
войне — ни группировались люди, им никуда не уйти
от двух главных мотивов борьбы:
от совета «учиться, на старших глядя», с одной стороны, и
от жажды стремиться
от рутины
к «свободной жизни» вперед и вперед — с другой.
Он был мудрый Полководец; знал своих неприятелей и систему
войны образовал по их свойству; мало верил слепому случаю и подчинял его вероятностям рассудка; казался отважным, но был только проницателен; соединял решительность с тихим и ясным действием ума; не знал ни страха, ни запальчивости; берег себя в сражениях единственно для победы; обожал славу, но мог бы снести и поражение, чтобы в самом несчастии доказать свое искусство и величие; обязанный Гением Натуре, прибавил
к ее дарам и силу Науки; чувствовал свою цену, но хвалил только других; отдавал справедливость подчиненным, но огорчился бы во глубине сердца, если бы кто-нибудь из них мог сравниться с ним талантами: судьба избавила его
от сего неудовольствия.
И, как только кончилась
война, мы и принялись за дело: тысячи народа хлынули за границу, внешняя торговля усилилась с понижением тарифа, иностранцы явились
к нам строить железные дороги,
от нас поехали молодые люди в иностранные университеты, в литературе явились целые периодические издания, посвященные переводам замечательнейших иностранных произведений, в университетах предполагаются курсы общей литературы, английского и французского судопроизводства и пр.
Интерес его ко всему, что касалось русско-японских событий, простирался до того, что в то время, когда для него наводили какую-нибудь путаную деловую справку, он слонялся из комнаты в комнату,
от стола
к столу, и как только улавливал где-нибудь два слова о
войне, то сейчас же подходил и прислушивался со своей обычной напряженной и глуповатой улыбкой.
Он корону примет.
К престолу Карлус призван всей землей —
Он отказаться
от него не может.
Приветствую отныне королем
Его я свейским, Карлусом Девятым!
И если брат наш Карлус с нами хочет
Пребыть в любви — пусть продолжает он
Вести
войну с Литвою неуклонно,
Ливонию ж с Эстонией признает
Землею русской. Мы ему на том
Наш вечный мир и дружбу обещаем!
— Та-ак! Мы их ели. Это, знаете, анекдот есть такой, — пояснил Ильяшенко. — Пришел солдат с
войны к себе в деревню, ну и, понятно, врет, как слон. Публика, конечно, обалдемши
от удивления. «Были мы, говорит, на Балканах, в самые, значит, облака забрались, в самую середку». — «Ах, батюшки, да неужто ж в облака?» А солдат этак с равнодушием: «А что нам облака? Мы их ели. Все одно как стюдень».
Катастрофа, никогда еще не испытанная миром [Катастрофа, никогда еще не испытанная миром… — первая мировая
война; журнал Горького «Летопись», в котором была опубликована статья, занимал активную антивоенную позицию.], потрясает и разрушает жизнь именно тех племен Европы, духовная энергия которых наиболее плодотворно стремилась и стремится
к освобождению личности
от мрачного наследия изжитых, угнетающих разум и волю фантазий древнего Востока —
от мистик суеверий, пессимизма и анархизма, неизбежно возникающего на почве безнадежного отношения
к жизни.
Я мог бы избежать участи, которой я так боюсь, мог бы воспользоваться кое-какими влиятельными знакомствами и остаться в Петербурге, состоя в то же время на службе. Меня «пристроили» бы здесь, ну, хоть для отправления писарской обязанности, что ли. Но, во-первых, мне претит прибегать
к подобным средствам, а во-вторых, что-то, не подчиняющееся определению, сидит у меня внутри, обсуждает мое положение и запрещает мне уклониться
от войны. «Нехорошо», — говорит мне внутренний голос.
Я молчал. Слова Марьи Петровны яснее выразили мое смутное отвращение
к уклонению
от войны. Я сам чувствовал то, что она чувствует и думает, только думал иначе.
Придите
к нам!
От ужасов
войныПридите в мирные объятья!
Пока не поздно — старый меч в ножны,
Товарищи! Мы станем — братья!
— Следует то, что закон природы будет и самозащита
от всего того, что угрожает уничтожением. А из этого вывод тот, что борьба и, как последствие всякой борьбы, гибель слабейшего есть закон природы, а этим законом, несомненно, оправдывается и
война, и насилие, и судебное возмездие; так что прямой вывод и последствие закона самосохранения — тот, что самозащита законна, а потому учение о неупотреблении насилия неверно, так как оно противно природе и неприменимо
к условиям жизни на земле.
Проповедовать в наше время всемирного общения народов любовь
к одному своему народу и готовность
к нападению на другой народ или
к ограждению себя
войною от нападения в наше время почти что то же, что проповедовать деревенским жителям исключительную любовь
к своей деревне и в каждой деревне собирать войска и строить крепости.
Больше того, религия, которую хотят целиком свести
к морали, в целостности своей находится выше морали и потому свободна
от нее: мораль существует для человека в известных пределах, как закон, но человек должен быть способен подниматься и над моралью [Одним из наиболее ярких примеров преодоления морали является
война, поэтому так трудно морально принять и оправдать
войну, и остается только религиозное ее оправдание.
Прошло два месяца после того, как Ашанин оставил Кохинхину, унося в своем сердце отвращение
к войне и
к тому холодному бессердечью, с каким относились французы
к анамитам, — этим полудикарям, не желавшим видеть в чужих пришлых людях друзей и спасителей, тем более что эти «друзья», озверевшие
от войны, жгли деревни, уничтожали города и убивали людей. И все это называлось цивилизацией, внесением света
к дикарям.
— То-то вот и есть… — молвил Смолокуров. — Вот оно что означает коммерция-то. Сундуки-то
к киргизам идут и дальше за ихние степи,
к тем народам, что китайцу подвластны. Как пошла у них там завороха, сундуков-то им и не надо.
От войны, известно дело, одно разоренье, в сундуки-то чего тогда станешь класть?.. Вот, поди, и распутывай дела: в Китае дерутся, а у Старого Макарья «караул» кричат. Вот оно что такое коммерция означает!
Оставалось непонятным, почему происходит приближение
к царству Божию, почему выигрывает царство Божье
от организованной лжи,
от организованного шпионажа,
от казней,
от разбойничьих
войн, захвата чужих земель и насилия над народами,
от возрастания национального эгоизма и национальной ненависти,
от чудовищного социального неравенства и
от власти денег.
Если все
от Бога и все направляется Богом ко благу, если Бог действует и в чуме, и в холере, и в инквизиции, и в пытках, в
войнах и порабощениях, то это при последовательном продумывании должно вести
к отрицанию существования зла и несправедливости в мире.